Родословная

Я думаю, что важно знать читателю об авторе книг? Когда родился? А что, если другая дата в жизни окажется важнее? Например, моя встреча с мемуарами Ильи Эренбурга «Люди, годы, жизнь», а позже с самим автором? Или дата репатриации в Израиль? Бен-Гурион считал, что вместо рождения надо выбить на памятнике дату алии…
Таких дат в жизни много. Важно, что родился в Украине (Полтава). Важно, что Рак.
Важно, что из потомственной семьи дирижеров. САМ музыкантом не стал. Но все свои первые рассказы придумал на концертах серьёзной музыки. В особенности люблю Вивальди. В советское время вместе с женой, слушали, чуть ли не всех лучших музыкантов – Давида Ойстраха, Леонида Когана, Льва Оборина, конечно, Святослава Рихтера, Мстислава Ростроповича. Длинный список продолжили в Израиле…
Что ещё серьёзно изменило меня?
Гибель отца в страшном сражении под Вязьмой (октябрь 1941 года) на подступах к Москве. Когда историки перестанут врать, я узнаю, почему в том сражении более 600 тысяч солдат и офицеров попали в плен. И что с ними случилось. Меня всю жизнь успокаивают: они же Москву защитили! Ну и что? А Кутузов сдал Москву. Но зато спас жизнь множеству солдат…
Что не прощаю – так вот этого своего сиротства. Ожидание матери: «Просто Ты ждала как никто другой». Тоже враньё. Автора этих известных стихов (К.Симонова) ждали гораздо меньше, чем других, а он вернулся… В сущности, это не ложь. Это правда, жизни…
Всем в жизни обязан моей матери. И хоть умерла она в позднем возрасте в Израиле (мы жили вместе), смерти её не могу простить себе. Как, зачем умерла? Неужели, правда? Зачем так горько жила? Зачем лишилась личной жизни – только, чтоб меня вырастить?!
Вспоминаю, сколько горечи приносил ей: то на вступительном экзамене в Политехнический институт написал сочинение в стихах – верх легкомыслия, хотя и получил достойную отметку. То она хотела поговорить о какой-то прочитанной книге – времени у меня не было слушать…
И столько ещё всего всего в ряд выстраивается…
Во время войны (1941-1945) буквально бежали сначала на Волгу, потом в Башкирию, Чувашию. Дед (по матери) Израиль рвался в Полтаву. Часто пел украинские песни. Возвратились сразу после освобождения города. Встретили нас одни руины. Да ещё и еврейский погром, о котором не писала ни одна газета…
Ну, это всё для романа.
Естественно получил, как и положено среднее образование в школе, потом техническое (при полной ненависти к технике!) в Электротехникуме связи, Политехническом институте. Прошёл все ступеньки – ни одной не пропустил – служба в армии (три года), монтёр телеграфа (от третьего к шестому разряду), техника, старшего техника, инженера, главного инженера. При жизни одного поколения пропала целая профессия, которая меня вынянчила – телеграф как таковой…
Вообще, был общественно активен, прости Господи, до безобразия…
Закончил Литературный институт им.А.М.Горького. «Очарованный институт», - как писал поэт Юрий Кузнецов. Если двое юношей в коридорах института спорили – значит, выясняли кто из них гений…

Литературный институт – моё материнское гнездо, моя alma mater. Всё, что написано о Литературном институте и попадает мне в поле зрения – читаю немедленно. Часто умиляюсь. Ещё чаще – грустно вспоминаю сокурсников, увы! многие из них уже далече. И всегда радуюсь, произнося это удивительное сочетание слов: Литературный институт, самое маленькое учебное заведение в мире, чуть ли не единственное, Чтобы отрезвить будущих гениев, педагоги напутствовали: мы показываем вам полки с книгами, а вы их берите… Кто берёт, не обязательно становится гением, но уж квалифицированным читателем – точно. Впрочем, и писателей хороших вышло из этого института немало. Было время и удача спросить у Ильи Григорьевича Эренбурга: «Можно ли научиться писать?», он, как показалось мне с грустью, ответил: нет! но научиться жить можно. Я рассказывал об этом эпизоде из своей жизни много и могу рассказывать до бесконечности… ибо случай, на мой взгляд ,уникальный. Уже пройдя творческий конкурс, я сдавал экзамен по русской литературе и по молодости лет, самоуверенно считал, что пятёрка мне обеспечена. Я знал много стихов на память, читал их громко и с выражением, особенно любил Пушкина, а главное был уверен, что в «Бахчисарайском фонтане» Пушкин говорил ещё и о столкновении цивилизаций, что сегодня в Израиле мне напоминает, что определённые пророческие видения у меня всё-таки были. Как всегда сдавал экзамен первым. И профессор Семён Трегуб сказал:
- Ни студентам, ни абитуриентам пятёрок я не ставлю, всё-таки они знают меньше, ну хотя бы преподавателя. И потому высший бал у меня – «четвёрка».
О, как я был огорчён, первый экзамен – и такая неудача! Наверняка мне не хватит этого бала для поступления…
Горю моему не было предела…
Вечером в общежитие Литературного института на Добролюбова раздался телефонный звонок. Комендант просит к телефону именно меня. Я сказал: быть не может! У меня нет в Москве ни одного знакомого человека! Звонил Семён Адольфович Трегуб. И сказал:
- Когда я прослушал всю группу, я понял, что вам надо поставить пятёрку. Прошу прошения за ошибку. Я уже говорил с ректором института Владимиром Федоровичем Пименовым, он разрешил мне исправить Вам отметку. И завтра, если Вы соблаговолите приехать в институт мы в его присутствии это и сделаем…
Я был потрясён. Стоит ли говорить, что ночь была кошмарная, мне всё время казалось, что меня подло разыграли. У меня уже был опыт учёбы в Политехническом институте, и я должен сказать, что ничего подобного, даже в мифах студентах не встречалось…
Утром всё так и было, как сказал профессор. Отметку мне исправили на пятёрку. И я думал, чем я могу его отблагодарить? Коробкой конфет или коньяком? Букетом цветов? И вдруг понял, что отблагодарить смогу только тогда, когда сам совершу такой поступок: признаю свою ошибку, а главное – сумею исправить её… Это и было то, что Илья Эренбург сказал: «а научиться жить – можно». Как он оказался прав! Это был урок на всю жизнь…
Выбросить это из своей биографии? То, что, по сути определило мой нравственный путь?
Я потом читал много нелицеприятного о Трегубе. Но со мной было именно так. И я считаю это рыцарским поступком настоящего интеллигента…
Годы учёбы в Литературном институте 1965-1970 были самыми счастливыми в моей жизни. Так что отчасти ясно, почему этот ВУЗ, вовсе не похожий на другие столь дорог для меня.

Что бы я не писал – я писал о Литературном институте. В каждой моей повести, в каждом рассказе – какой-то случай из литинститутской жизни. Всё уже не собрать. Да и повторяться за редким исключением нет охоты.
Это было в 1965 году. Конкурс на заочное отделение – 3000 тысячи произведений.
Прошли – триста. Принять должны были человек 70-80…

И вот – я здесь….

Если бы я остался в Украине (как теперь говорят) Литературный институт так бы и остался воспоминаниями. Три книги, которые я издал в Советском Союзе, в общем, довольно робкие, хотя там почти нет «паровозиков», то есть рассказов, которые были бы компромиссом и потащили бы за собой что-то более серьёзное.

Рецензии на мои рассказы в российской прессе были хорошие (даже нынче печально знаменитый Проханов одну написал!) , но как правило редакторы боялись их показать высшему начальству. Сегодня для меня это комплимент.
Мою дипломную повесть буквально «зарезали» в Ужгородском издательстве «Карпаты», отметив, что «автор льёт воду на мельницу сионизма». Последнее слово мне вообще было незнакомым, хотя после, десять лет у меня не брали ни одного рассказа – ни в газеты, ни издательства. Дипломная повесть осталась неопубликованной. Не смог опубликовать и роман о Салтыкове-Щедрине. Этот писатель для советской власти, был, по-моему, самым большим диссидентом.
С должности главного инженера я ушёл в филармонию. С теплотой вспоминаю многих людей (везде, где не работал, не забываю их), но период этот ничего выдающегося для творчества мне не дал.
Подлинным уроком жизни стал для меня сам город – Черновцы, где я прожил с 1946 года до отъезда в Израиль (1992).

Я не смог приехать на празднование 600-летия города и послал мэру такое письмо:

ЧЕРНОВЦЫ
Мэру города, господину Н.Т.Федоруку

Высокочтимый мэр! Дорогой Николай Трофимович!
Уважаемые члены городского совета!

Когда я пытаюсь определить, закрепить на бумаге впечатления, оставшиеся у меня от полувековой жизни в этом блистательном, ни с каким другим не сравнимым городом Черновцы, возникает потребность обратиться к зрительной памяти. Ухоженные, приветливые улицы, здания, которые светятся теплым серебром.
Я стою на Театральной площади и смотрю на здание Медицинского института – этот институт с красным дипломом закончил мой сын, на Театр…, здесь в последний раз в 1994 году мы с Евгенией Борисовной Золотовой показывали свой уже израильский спектакль. На здание Еврейского Дома который для меня полон то сумеречных, то радостных воспоминаний…
Вспоминаю и Вас, высокочтимый Николай Трофимович, мы с вами, тогда почти двадцатью годами моложе решали вопрос о еврейской школе, знаю, что она плодотворно работает и сегодня. А в здании гарнизонного дома офицеров в шестидесятых годах я снял свой первый документальный фильм…
Иногда мне кажется, что не зодчие строили эти дома, а лепили и вытесывали скульпторы каких-то давних времен, а потом само время то пудрило, то чернило их стены…
Мысленно я часто брожу по городу, по улицам, названным именами моих друзей, я даже чувствую горящие от усталости ноги, и прохожие, живые, настоящие, только все на два десятка лет моложе. И каждый на кого внимательно смотришь, становится источником новелл и даже мифов, без всяких усилий рождающихся в воображении.
В какие-то годы город отступал от меня, казался книжным, выдуманным. Все напоминало экранизацию фильма. Процесс, в сущности, печальный…
Но от Черновцов – не отвернуться. Это Черновцы – настоящие. А наши представления часто – не более, чем фантом. И все же, когда тебя спрашивают из какого ты города. И я, прислушиваясь к самому себе, отвечаю: «Из Черновцов» у меня такое впечатление, что я сам себя повысил в чине. «Черновцы» - это какое-то иное качество человека, причастность его к высшей касте…
Романтический город, город старых, как он сам зданий, узких кривых улиц, воспоминаний и легенд, словно бы вырастая из самого себя, ожидает перемен, изнутри взламывая не только свою архитектуру, топографию, планировку, но сами неписаные установления давно сложившегося существования, того, что называется обыденной жизнью.
И все представляется легким. И чудится, что ты только и делал, что побеждал в этой жизни.
Если бы так.
Конечно, после своего шестисотлетия, да еще так торжественно и с размахом проведенного город станет другим. Возможно именно теперь – самим собою.
Город без настоящего и будущего теряет свое прошлое и превращается в мумифицированный муляж самого себя.
Уверен, с Черновцами такого не случится. Черновцы состоят из иного, чем его драгоценное прошлое вещества.
Мне остается перефразировать одного из великих:
«Черновцы – это предмет зависти для тех, кто никогда не видел этот город, счастье или несчастье (смотря, как повезет) для тех, кто в нем живет, но всегда огорчение – для тех, кто принужден покинуть его».
А я – так уж случилось – все в нем люблю. Даже печаль.
Низкий поклон городу. Он не имеет амбиций, поскольку не имеет соперников.
Низкий поклон Вам и всем горожанам, всем вместе и каждому в отдельности.
Нет, я не думаю, что в Черновцах мало бед, болезней и нужды, но, сколько же
здесь и иного, того, чем можно любоваться.
Да сохранит Вас Бог!

***

Я горжусь Израилем. Я думаю, что всё пространство Израиля должно охраняться ЮНЕСКО, и ООН и каждой страной в отдельности. Потому что нет другой земли, которую бы назвали Святой.
Я знаю место, где Авраам услыхал голос Бога. Знаю, где он посадил ветвистый дуб.
Где растут два дерева в Ашкелоне, которые видели Александра Македонского, потому что больше тысячи лет стояли на дороге «Виа Марес», которую построил он – Царь Царей и теперь – это одна из центральных улиц города Ашкелона, а оба дерева пересадили на высокий постамент, сохранив их корни и царственный вид…
Я знаю ручей Элла, где Давид подобрал пять камней. Я прихожу на поле, где этот пастушок сражался с великаном Голиафом из Гефа. Голиаф выглядел, как передвижная крепость.
Здесь Давид и сделал то, что задумал: метнул камень из пращи и попал в неприкрытый
лоб Голиафа. Тот закачался и рухнул ничком на
землю. Я вижу, как Давид подбежал к своему
распростершемуся на земле противнику, выхватил меч Голиафа из ножен и отсек
ему голову. Обезглавленное тело Голиафа осталось лежать на поле. Давид
вернулся в стан израильтян, неся голову филистимлянина в одной руке, а в
другой — оружие своего противника: копье, меч и щит.

Таков он, Израиль.
Но здесь нет города Черноуцы, Черновицы, Черновцы…
Я встретил в Израиле потрясающих людей. Ширу Горшман, зихронот увраха, она строила дорогу на Иерихон, родила дочь, которая вышла замуж за Иннокентия Михайловича Смоктуновского, писала книги на идиш, а я имел счастье писать о ней.
Я встретил здесь дочерей Шломо Михоэлса – Наталью и Нину. И Аллу - дочь Вениамина Зускина – великого еврейского актёра . И будучи советником мэра по культуре вразумил его поставить памятный камень Шломо Михоэлсу, Вениамину Зускину и Московскому еврейскому театру. И на открытие – пришли эти дивные женщины. И с ними легендарная Этель Ковенская, актриса театра Михоэлса и Завадского. Она играла вместе с Зускиным в спектакле по Шолом-Алейхему «Блуждающие звёзды» и с Мордвиновым в «Маскараде Лермонтова». И у Любимова в «Закате» Бабеля в легендарном израильском театре «Габима».
И я тоже дружил с ней, писал о ней. И счастлив, слышать её дивный голос…
И с самим Любимовым – кумиром моих театральных фантазий – я познакомился тоже здесь. Нас познакомил Посол России замечательный человек Пётр Владимирович Стегний.
Я встретил в Израиле - Григория Кановича и Дину Рубину, поэтов Леночку Аксельрод, Лорину Дымову, Аллу Айзеншарф, Леонида Черкасского, Сашу Каневского и Игоря Губермана, но нет здесь моего лучшего друга, писателя, драматурга Анатолия Крыма – из Черновцов он давно переселился в Киев... Пьесы его ставят в Москве и Киеве, в Варшаве и Софии и даже в Аргентине, книги издают везде,,, Увы, нет его в Израиле! Как нет Марии Матиос, ныне лауреата Шевченковской премии. Вадика Перельмутера, дивного поэта, эссеиста, собирателя талантливых душ. Это он издал шесть томов Сигизмунда Кржижановского, открыв России русского Кафку. Да разве только это? Он живёт в Мюнхене и мы часами говорим с ним по телефону…
Я встретил здесь замечательных художников Яна Раухвергера и Мишу Гробмана, Бориса Карафелова и Дмитрия Громана, скульптора Марка Сальмана. Но нет здесь моих лучших друзей – художников Бумы Тутельмана, Илюши Реентовича, нет их умопомрачительных женщин – Раечки Реентович и Муси Тутельман.
Бума Тутельман родился в Черновцах. И брусчатки улиц этого города стали его любовью.
Их камни даже украшают его картины.
И картины выставляются. И каталоги издаются. И недавно он прислал мне фотографию: новенькое удостоверение «Заслуженного деятеля искусств Украины» и рядом какие-то другие награды. И это дали ему, отверженному советской властью, на чужом поле, при не нашем судействе. И я понимаю, что на доме где он родился и где он живёт сейчас, и где его мастерская будет со временем – дай Бог ему сто двадцать лет жизни – мемориальная доска. Но нет его в Израиле, хотя, как мне казалось, он должен был быть здесь куда раньше, чем я…
Ах, Илюша и Раечка Реентович! Я могу назвать его моим младшим братом и её - младшей сестрой и до сих пор боялся вымолвить это вслух, потому что они в браке уже много лет, а если каждый из них мой брат и сестра – то вдруг это непозволительная связь?! Эта пара, что пригоршня золотых! Как он умудрился быть одновременно инженером-строителем, адвокатом, бизнесменом и редкостного дара художником! И в их нью-йоркском доме и в их доме в лесу в американском Вустаке – мы свои люди. Он всё проектировал своей головой, строил своими руками, его дизайн и его картины украшают стены его домов. И уже есть собственная галерея. А Раечкина трёхэтажная аптека на Брайтон Бич, известная всему нашему люду? Между прочим, она была первая из «русских», кто подтвердил свой диплом и своё право на работы, но увы, не в Израиле…
Мне даже смешно сказать «народный художник Соединённых Штатов Америки» Илья Реентович, как смешно было бы назвать Феллини «народным артистом Италии». Он поднимается с первыми лучами солнца, ворочает глыбами камней, косит траву и только потом берёт в руки кисть…
Я подружился в Ашкелоне с дивным музыкантом, руководителем ансамбля скрипачей Москвы, Сибири и Израиля Мишей Пархомовским и его женой пианисткой Ритой Бобрович. Чуть ли не каждый день мы пьём водку и вспоминаем друзей – они тех, кто выступал с их прославленным ансамблем – Елену Образцову, Ирину Архипову, Галину Олейниченко, Анатолия Соловьяненко, Максима Венгерова, а я вспоминаю своего друга, такого же фанатика своей профессии, чудо-музыканта Гамму Скупинского. И их друзей нет в Израиле, разве что изредка приезжали на гастроли и моего друга Гаммы – нет в Израиле, он живёт в Лос-Анжелесе и пишет музыку для кинофильмов в Голливуде… Нет здесь и Лизочки Ясногородской, блистательной пианистки…
Что случилось? Может быть у нас евреев, что-то с головой не сложилось? Или мы, просто не нация, а скопище людей… «Русских» «марокканцев», «йеменитов», «немцев»,» «швейцарцев», «аргентинцев», «англичан» а уж потом израильтян? И каждый из нас как флаг, носит с собой родной город или деревню? Или мы просто нытики и постоянно жалуемся – по любому поводу, будь это погода, политическая ситуация, налоги или цена на бензин?
Нет, всё это случилось потому, что однажды на одной шестой части света люди решили, что не только будущие, но и настоящие поколения будут жить при коммунизме. Потому что однажды возвели невидимый, но «железный» занавес, а потом Берлинскую стену, а, главное, «нечто куда более глубокое и серьёзное», что и побудило однажды Виктора Платоновича Некрасова назвать своё сочинение свою маленькую повесть, «печальной».
Мы обрели свободу, но скучаем друг за другом. Выяснилось, что самое дорогое в жизни не дом, не машина, не почести и награды, а друзья. За которыми, я лично скучаю. И очень…

В Израиле работал сторожем, рабочим в археологической партии, журналистом в газете, организовал общественную организацию «Центр культуры Ашкелона» и стал первым нё председателем, был одним из создателей и учредителей Комитета в защиту демократии и прав человека и в течении длительного времени исполнял обязанности его председателя, участвовал в протестных митингах и демонстрациях, вместе с народной артисткой Украины Евгенией Золотовой создали литературный театр исторического портрета (гастроли в Украине, Молдове, четырежды в Германии, в США) участвовал в муниципальных выборах и вошёл в муниципалитет в качестве советника мэра по культуре, с 1995 года – ответственный секретарь Союза русскоязычных писателей Израиля, член израильского ПЕН-клуба, член Союза писателей Москвы, Международного Союза писателей и журналистов (Лондон), президент израильского филиала Международной Академии наук, образования, промышленности и культуры, (Калифорния, США), академик Израильской Независимой Академии наук, профессор Пенсильванского университета Селиконовой Долины. Кавалер Георгиевской медали (Украина).
Через месяц-другой после начала работы сторожем, состоялся мой первый творческий вечер в Ашкелоне. И когда объявили «писатель Леонид Финкель» в зале поднялась дама, ватичка (сторожил) и крикнула:
- Какой писатель?! Он у нас в районе сторожем работает!
Пожалуй, я разделяю её возмущение.
Мне кажется, то была единственная должность, где я чувствовал себя на своём месте…